Оригинал взят у
jlm_taurus в Анастасия Баранович-Поливанова: Несколько штрихов из жизни 50—60-х
![[livejournal.com profile]](https://www.dreamwidth.org/img/external/lj-userinfo.gif)
Ни смерть Сталина, ни доклад Хрущева со всеми его последствиями не всколыхнули гнилую заводь, именуемую филфаком, лишь небольшая рябь пробежала по поверхности, самую малость разрядив атмосферу. По рукам стали ходить тетрадки со стихами из “Живаго”, однажды на занятиях француженка, правда, не наша, а из Иняза, предупредила: смотрите, не пропустите сборник Пастернака, он вот-вот выйдет. Раньше такое и вообразить было невозможно (я говорю о словах, а не о книге стихов, которая так и не появилась — набор рассыпали.) Ведь всего три года назад мы с курсом смотрели в театре Революции (Маяковского) не помню чью пьесу, где героя, как элемент разложившийся, прорабатывали и исключали из комсомола еще и за то, что он читал друзьям Пастернака, зал же затих и с волнением слушал “Я помню осень в полусвете стекол...” — а как и где еще простые мальчики и девочки могли узнать эти стихи?
(А вот как знакомили народ с завещанием Ленина: бегу по ГУМу в поисках башмаков для дочки, и вдруг вместо: “на первой линии второго этажа вы можете... — Сталин груб, ему нельзя...”, и пока я бегала из отдела в отдел, все повторяли и повторяли.) Только одна студентка из моей группы обсуждала со мной доклад Хрущева — она была постарше и серьезнее других, и мы часто болтали с ней о самых разных вещах. Остальные девочки нашей группы вообще никак не реагировали на происходящее. Кроме вечеров и тряпок их мало что интересовало.
Зато молодежный фестиваль в 57-м году взбудоражил всех — первая массовая встреча с людьми из других стран; не только на романо-германском и в институтах иностранных языков, где и студенты и преподаватели рвались работать переводчиками и всю зиму только и разговору было, что о предстоящем неслыханном счастье, но даже московские старушки долго еще рассказывали, как, сидя где-нибудь на Гоголевском бульваре, они объясняли иностранцам, как попасть в Лужники.
( Read more... )
(А вот как знакомили народ с завещанием Ленина: бегу по ГУМу в поисках башмаков для дочки, и вдруг вместо: “на первой линии второго этажа вы можете... — Сталин груб, ему нельзя...”, и пока я бегала из отдела в отдел, все повторяли и повторяли.) Только одна студентка из моей группы обсуждала со мной доклад Хрущева — она была постарше и серьезнее других, и мы часто болтали с ней о самых разных вещах. Остальные девочки нашей группы вообще никак не реагировали на происходящее. Кроме вечеров и тряпок их мало что интересовало.
Зато молодежный фестиваль в 57-м году взбудоражил всех — первая массовая встреча с людьми из других стран; не только на романо-германском и в институтах иностранных языков, где и студенты и преподаватели рвались работать переводчиками и всю зиму только и разговору было, что о предстоящем неслыханном счастье, но даже московские старушки долго еще рассказывали, как, сидя где-нибудь на Гоголевском бульваре, они объясняли иностранцам, как попасть в Лужники.
( Read more... )