harmfulgrumpy | О литературе и коммунистических фантазиях о ней.

часть первая - Большевики и литература
Оригинал взят у

Наобещав сами себе небывалый расцвет литературы, большевики проявили обычную для себя манию величия. Ленин обещал в 20-ом комсомольцам, что через 15-20 лет они будут жить при коммунизме. Естественно, Мировую революцию обещали в ближайшие сроки. То она будет со дня на день, то лет через десять (цикл подъема и спада по Марксу равен 10 годам). С точки зрения коммунистов того времени обещать надо было много. Воздушные замки прошлого сменили воздушные города. Шиза рассматривалась как двигатель народного энтузиазма, которая сама себя вперед толкает. А литература требует минимальных вложений - бумага, ручка, чернила и энтузиазм пустого желудка. Когда власть обещала тысячу Шекспиров, это не означало, что она собиралась накормить вся тысячу.

Естественно, всякая шиза подразумевает, что какая-то часть руководства мыслит более реально, даже совсем реально по собственным меркам. Только мерки реальности у транслирующих шизу оказываются смещены. Ленин, например, всерьез рассуждал, что буржуазия сама им продаст веревку, на которой её удавят. Смешно, большевики сделали революцию за счет внешних спонсоров и надеялись их перекупить за счет награбленного в России. Получалось, что большевикам помогали только в силу собственной глупости. Фактически, это вариант старой логики - все дураки, только марксисты умные. Понятно, что и с литературой проблем не будет - марксисты самые умные, они напишут самую гениальную литературу.

Но был иной цинизм в расчетах большевиков. Предполагалось, что большевизм породит особого, массового читателя, способного оценить гениальность марксистской литературы. Тут скрыта иная шиза. Оценка качества художественной литературы не стоит в прямой зависимости от идейного сознания читателя. Если вам нужно ломать психику читателя за счет страха от репрессий ЧК, то вы открываете дорогу халтуре. Насилие и психологическая обработка по Ленину являются звеньями одной цепи - сперва принудить, потом убедить. Фактически, речь идет о гипнозе страхом. Марксизм-ленинизм гениален, поскольку иначе вас к стенке поставят и в расход пустят. Это такой же гипноз страхом, как в Средневековье - Христос прав, поскольку священник имеет вас право к ограде приковать, в яму кинуть, а особо несогласных сжечь и запугать остальных. Художественная литература может пользоваться успехами гипноза страхом куда меньше, чем речи вождя партии, партийные документы, приказы. Обилие авторов мешает придать каждому статус святого, Авторы невольно конкурируют между собой, это тоже мешает ореолу святости. Наконец, запуганный читатель отнюдь не самый умный читатель в мире, ему отнюдь не нужна гениальная литература, он её со страху толком не поймет.

Большевики, естественно, поняли указания сразу в двух смыслах - нужна великая литература, а в принципе можно гнать халтуру, иначе получится недостаточно идейное произведение. Правильный читатель будет правильно восхищаться. Я люблю цитировать Маяковского - антисемит Антанте мил, Антанта сборище громил. Так и представляю Блюхера в Китае, подымающего цепи китайцев против китайцев в атаку с воплем "бей антисемитов!"

Но самой главной угрозой для большевистского подхода к литературе были сами большевистские писаки. Они нуждались в объективных критериях качества, чтобы понять, кто из них лучше. И они же отрицали эти критерии качества. Сами же критерии качества можно было взять из двух источников - произведения прошлого и руководящие указания ЦК. Пушкина свергали с пьедестала современности за то, что он не марксист, а руководящие указания ЦК встречались подобострастно, но руководство в литературе мало смыслило. Что делать?

На сторону большевиков перешла часть поэтов и писателей, которые писали ещё до революции. Маяковский, Блок, Горький и даже бездарный поэт Эренбург понимали литературу, но они были вынуждены обнаружить, что имеют дело с целой когортой бездарей. А ЦК ВКП(б) тоже логично рассудило, что дожидаться, пока страх создаст идеального читателя, не стоит. Литература должна давать эффект. Пролетарские писатели были обречены на конфликты друг с другом за место у кормушки. Расстрельный стиль управления диктовал логику отношений. Конкуренция рапповцев и Маяковского напоминает борьбу за то, кто первым уговорит ЧК расстрелять врагов из противоположного лагеря. Писатели обвиняли друг друга в контрреволюционности и подрывали веру читателя в непогрешимость и величие романов и стихов. Критические обзоры иногда напоминали доносы, а иногда склоки на партсобраниях. Создание СП СССР во многом было вынужденной мерой, а не только отражением естественной бюрократизации жизни в СССР.

Сейчас, оглядываясь на величественную советскую литературу, надо признать, что слава была дутой. Дореволюционная литература оказалась более жизнеспособной и популярной даже среди школьников. Пушкина помним, Евтушенко забываем. Большинство советских писателей по сути чисто советскими не являются. Маяковский, Пастернак, Блок, Есенин, Мандельштам, Алексей Толстой, Горький - все они начали писать и научились писать до революции. Булгаков советскую власть ненавидел. Солженицын и Иосиф Бродский себя к советским не причисляли. Советская литература не поднялась выше Симонова и Распутина, причем Распутин советскую власть особо не жаловал. Остаются Симонов да Евтушенко с Вознесенским. Но дутая слава - лучшее подтверждение и доказательство того, что популярность советской литературы в прошлом держалась на эффекте создания особого читателя, чьи мозги загипнотизировали сперва страхом перед ЧК, а затем навесили лапшу на уши. Кончился страх, прекратилась прежняя промывка мозгов, кончился читатель.

Продолжу потом

_____________________________________________________________________

Пролетарские писатели были обречены на конфликты друг с другом за место у кормушки. Расстрельный стиль управления диктовал логику отношений.
Небольшая иллюстрация таких отношений со стороны "преследуемого недругами" Демьяна Бедного :

Документ № 159

Демьян Бедный — в Секретариат ЦК ВКП(б) о проблемных взаимоотношениях с редколлегией «Правды»

14.06.1931

Т.т. СТАЛИНУ, Кагановичу

По поручению тов. Постышева посылаю письмо т. Демьяна Бедного от 14.VI с.г.

Пом. Секретаря ЦК Ан. МАРЧЕНКО

В Секретариат ЦК ВКП(б)

Уважаемые товарищи!

Совокупностью обстоятельств созданы условия, которые требуют от всех партийцев, и от меня в том числе, величайшего напряжения сил в работе. Я лично напрягаю, несомненно, последние свои силы для того, чтобы конец моей работы не был слабее ее начала. Личный момент в моей работе отсутствует. Форма начатых мною агитационных поездок определяется их целью. Эта цель: создать своим приездом и выступлениями в рабочих рядах празднично-торжественное, бодрое, боевое настроение, укрепить уверенность в наших силах, внушить внутреннее убеждение, что героическое дело выполняется подлинными героями. И в Магнитогорске, и на Кузнецкстрое я выступал на рабочих собраниях «до последней нотки голоса», т.е. до срыва голоса¹. Успех выступлений может быть проверен. На Кузнецкстрое он был — могу смело это сказать — совершенно исключительным по эффективности, и это во мне самом укрепило веру в свои агитационные возможности.

А в настоящий момент моя актуальность подорвана, и я нахожусь в изрядной растерянности. Похоже, как будто я приезжал на новостройки в качестве обманщика, Хлестакова: шумел, не имея на это права, и только вводил рабочих в заблуждение. Растерянность моя вызвана систематическим замалчиванием моих агитпоездок «Правдой». «Правда» выбросила Магнитогорск даже из первомайской сводки, чтобы не отметить, что праздник прошел при моем участии². Все телеграммы из Кузнецкстроя о том грандиозном подъеме, какой был там в связи с моим приездом и бесконечными выступлениями на площади, в театре, в мастерских, на рельсах, все эти сообщения собствен. корреспондентов «Правды» попали в редакционную корзину. Талантливейший пролетписатель Парфенов ³, увлеченный формой моих выступлений, поклялся, что напишет об этом особый очерк: какова роль подобной работы и насколько она поучительна для молодых писателей⁴. Разве это не нужно для дела? Теперь — после загадочного (точней, совсем не загадочного) молчания «Правды» не один только Парфенов будет раздумывать: — «эге, вот оно что! Дали же мы тут маху с Демьяном! «Правда» лучше знает, о ком и о чем предпочтительней помолчать!» Как я теперь могу выполнить мое обещание Кузстроевцам — приехать на пуск домен? Приеду, и у них будет такая растерянность, как сейчас у меня: я уж не соображаю, надо ли мне продолжать мои поездки или не надо? Делаю ли я то, что нужно и так как нужно, или мне следует спросить: что и как мне делать, чтобы это было дело, заслуживающее правдинской, хотя бы регистрационной, отметки: там-то и там-то сделано Д. Бедным такое-то партийное дело.

Я считаю, что если в «Правде» не появится парфеновской или чьей угодно заметки о положительном характере моей поездки на Кузстрой⁵, то мне уже неудобно будет соваться туда вторично. Правильно ли я рассуждаю или нет?⁶

Я нуждаюсь в указаниях.

С товарищ[еским] приветом —

Д. БЕДНЫЙ

Верно: Ан. Марченко.

РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 702. Л. 59–61. Машинописная копия. Подчеркивания в тексте рукой неизвестного. Фамилия Сталина подчеркнута в рассылке.

Источник: http://www.alexanderyakovlev.org/fond/issues-doc/1014667

Вообще встречаются такие презабавнейшие документики из жизни заслуженных советских писателей, одни названия чего стоят:
Антал Гидаш — Сталину о желании написать поэму о вожде для молодежи
Отзыв Гандурина (Главрепертком) о пьесе Н. Эрдмана «Самоубийца», представленный Сталину

Здесь много подобного Культурная политика в СССР