![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
harmfulgrumpyhttp://pereformat.ru/2015/03/drevnerusskie-goroda/
Продолжение
На фоне приведенных материалов заявления норманистов о том, что появление в IX в. в Приладожье и Поволховье торгово-ремесленных поселений и укрепленных фортов следует связывать с выходцами из Средней Швеции, выглядят беспочвенными фантазиями. Но под эти фантазии длительное время подводились теоретические «обоснования», общий смысл которых сводился к тому, чтобы максимально удревнить процессы урбанизации в скандинавских странах и одновременно создать картину более позднего появления аналогичных процессов на Руси так, чтобы создавалось впечатление, что на Руси эти процессы проходили «под влиянием…».
Подтверждение этому находим в работах Е.А.Мельниковой (написанных совместно с В.Я.Петрухиным), в частности, в статье, посвящённой анализу скандинавских поселений типа хюсабю/husaby. Эти поселения оцениваются авторами как свидетельства укрепления королевской власти в Швеции, что должно рассматриваться, по их мнению, как важный шаг в сложении шведской государственности и как фактор, способствовавший быстрому росту протогородских поселений. От этого перебрасывается мостик к русской истории и утверждается, что в эпоху становления государства на Руси великокняжеская власть стремилась упрочиться в племенных центрах и при системе погостов – пунктов для сбора дани, полюдья, в этом отношении сопоставимых с хюсабю. Чтобы не оставить и малейшего шанса для сомнений, о чем идет речь, авторами напоминается, что в ПВЛ появление сети городов и погостов связывается с обложением подвластных территорий данью при Олеге (882 г.) – а он как раз скандинав, по символу веры норманистов! И тут же дается разъяснение, откуда у скандинавов этот опыт в учреждении предгородских центров: «В Дании уже до 800 г. существуют Хедебю и Рибе, в эпоху викингов возникают Орхус, Оденсе, Виборг, Роскильде; в Швеции до VIII в. функционируют Экеторп и Хельгё, с VIII в. – Бирка, позднее вырастают Лунд, Сёдертэлье, в Норвегии – Скирингссаль» (Мельникова Е.А., Петрухин В.Я. Формирование сети раннегородских центров в становлении государства // Древняя Русь и Скандинавия. Избранные труды. М., 2011. С. 90).
Как видите, логическая цепочка в статье выстраивается с самым простодушным видом: предгородские центры в Дании, Швеции и Норвегии – еще до 800 г., а на Руси – в 882 г., т.е. всем должно быть ясно-понятно, что у скандинавов опыт создания государственности и городов был на несколько десятков лет старше, чем это отмечено на Руси (норманистами, кстати, и отмечено!). Не знаю, чего в этих рассуждениях больше – аналитической ущербности или склонности сознательно наводить тень на плетень, просто-напросто фальсифицировать данные.
Я не случайно привела достаточно подробно результаты исследований скандинавских и ирландских археологов и историков за последние десятилетия по проблемам развития города в скандинавских странах. И эти результаты совершенно четко свидетельствуют о том, что ни один из названных Мельниковой и Петрухиным скандинавских населенных пунктов не являлся каким-либо протогородским или тем более предгородским центром в VIII-IX вв. Некоторые из них были торжками или пунктами перевалки грузов (Рибе, Хедебю, Бирка, Скирингссаль), временно основанными представителями иностранных торговых интересов, и ими же закрываемыми, когда надобность в них отпадала – в этом причина недолгого времени их существования. Про Бирку и Хедебю уже было рассказано выше. Датский Рибе возник чуть раньше их, но совершенно очевидно, – как звено в цепи тех торговых центров, которые стали появляться где-то в VII в. на Атлантике (Квентовик, Дорестад). То же можно сказать и о норвежском торжке VIII-IX вв. Скирингссале на юге современной Норвегии. Он располагался как раз на пути носителей традиции гардов/градов из Южной Балтии на Британские острова.
— Даны городов не строили, — заметил наблюдательный ирландский историк Бирн. Нет, не строили. Кроме Хедебю другим наглядным примером является Лунд. Мельникова и Петрухин торжественно возвещают: «Вырастает Лунд». Да, вырастает в двух шагах от старинного города с южнобалтийским присутствием. Перенос города явно был связан с распространением христианства. Тогда старинный культовый центр с языческим храмом перестал соответствовать веяниям времени. Поэтому храм сожгли, а в нескольких километрах возвели христианскую церковь – с нее и начал «расти» Лунд.
Еще одним примером натяжек и слабой компетенции может послужить попытка Мельниковой и Петрухина выдать за предгородские центры у свеев тип поселений, называемый хюсби. В упомянутой статье они писали следующее: «С VII в. в Скандинавии наряду с тунами – племенными центрами возникает новый тип поселения, носивший название hus(a)by. В настоящее время известно около 70 раннесредневековых хюсабю в Швеции (преимущественно в Свеяланде), 46 – в Норвегии, 9 – в Дании. Они рассматриваются как королевские усадьбы, управлявшиеся слугами конунга (bryti) и предназначенные для сбора дани (Sic! – Л.Г.) с местного населения, в первую очередь в продуктовой форме, отчего именно хюсабю были местом остановки конунгов и их дружины во время постоянных переездов по подвластной территории. Сведения о королевских усадьбах, относимые уже к VII в., нередки в сагах. Формирование системы хюсабю в Свеяланде «Сага об Инглингах» прямо связывает со становлением Упсальского удела (Uppsala öd) – королевского домена. В силу сложившегося типа расселения королевские усадьбы являлись поселениями хуторского типа… Наибольшая концентрация топонимов хюсабю отмечается на территории Упсальского удела. Нередко они расположены поблизости от границ сотен (херадов), т.е. возникали на ранее неосвоенных землях… Формирование сети хюсабю как опорных пунктов королевской власти свидетельствует об усилении последней и её стремлении закрепить за собой глубинные районы подчинённой территории, о её противодействии племенным формам общественной организации, что означает важный шаг в сложении государственности» (Там же. С. 88-89).
Взгляды Мельниковой и Петрухина относительно хюсабю в шведской истории отражают взгляды шведских учёных старшего поколения, находившихся под сильным влиянием готицизма и рудбекианизма и пытавшихся удревнять шведскую историю в соответствии с историческими мифами. Совпадение во взглядах касается, прежде всего, времени возникновения хюсбю. Такие шведские историки и археологи 20-40-х гг. прошлого века как О. Альмгрен (1920), Б.Нерман (1932), С.Линдквист и др. относили появление хюсбю к VII в., также как это делают Мельникова и Петрухин. И так же, как и данные российские авторы, шведские учёные старшего поколения опирались исключительно на Сагу об Инглингах и на рассказы о том, что легендарный конунг Брет-Анунд, жизнь которого шведский археолог Нерман относил как раз к VII в. (умер, согласно Нерману, в 640 г.) строил королевские подворья. Литература, на которую Мельникова и Петрухин ссылаются, далеко не первой молодости, от начала прошлого века и до начала 60-х годов прошлого века.
Но вопрос о хюсбю продолжал обсуждаться в шведской медиевистике и на протяжении последних десятилетий. Поэтому в новой публикации их статьи, помещенной в сборник издания 2011 г., Мельникова и Петрухин, должны были осветить и последние достижения научной мысли относительно хюсбю. Поскольку проблема хюсбю приплетается норманистами к концепции скандинавского участия в организации торгово-ремесленных поселений на Руси, то считаю необходимым представить читателям данные о том, как в наши дни проблема хюсбю оценивается скандинавскими исследователями.
Во-первых, время возникновения хюсбю никто больше не относит к таким отдалённым временам как VII век. Уже археолог Кейт Вийкандер (Keith Wijkander), исследовавший южную часть области Мэларен, выдвинул в 1983 г. предложение относить появление хюсбю в Швеции к XII в. Он обнаружил, что не прослеживается достаточная привязка между большинством хюсбю и захоронений в исследуемой области. Это привело его к выводу о том, что хюсбю устраивались на основе более старинных поселений и, следовательно, датировка их появления – более сложный вопрос. Вийкандер пришёл к убеждению, что хюсбю в Швеции не явились результатом какого-то длительного внутреннего исторического процесса, а возникли где-то в XII в. и просуществовали довольно короткий период (Wijkander K. Kungshögar och sockenbildning. Studier i Södermanlands administrativa indelning under vikingatid och tidig medeltid. Sthlm., 1983).
Археологи Матс Г.Ларссон и Б.Амбросиани, исследуя типы административного деления, высказали сходные друг с другом предположения о том, что появление хюсбю можно отнести к X в. (Ambrosiani B. Södermanland mellan forntid och medeltid // Fornvännen årg 80. 1985. S. 35; Larsson M.G. Hamnor, hysabyar och ledung. University of Lund. Institute of Archaeology. Report Series № 29. Lund, 1987. S. 48 ff.). Однако через несколько лет М.Г.Ларссон, исследуя рунические камни, обнаруженные на территориях хюсбю, пришёл к выводу о том, что хюсбю могли возникнуть в период, следующий за возведением рунных камней, т.е. не ранее, чем в XI – начале XII вв. (Larsson M.G. Hamnor, hysabyar och ledung. University of Lund. Institute of Archaeology. Report Series № 29. Lund, 1997. S. 183).
Современная шведская исследовательница Анн Линдквист, обобщая результаты изучения хюсбю, должна была признать, что более чем столетняя история изучения этого вопроса с использованием филологических, исторических и археологических данных пока не дала ответы на два основных вопроса: о времени возникновения хюсбю и об их назначении. Только в форме гипотез, напоминает она, высказывались предположения о том, что хюсбю были местами сбора дани и выполнения судебных функций. Однако материала, прежде всего, археологического, было недостаточно. Некоторые учёные пытались исходить из филологических соображений, истолковывая первую часть слова husa- в значении административного центра, как, например, Л.Хельберг (Hellberg L. Forn-Kalmar. Ortnamnen och stadens förhistoria // Hammarström I. (red.). Kalmar stads historia 1. Kalmarområdes forntid och stadens äldsta utveckling. Tiden intill 1300-talets mitt. Kalmar, 1979).
Были попытки связать слово husa- с понятием visthus, т.е. продуктовый склад и, таким образом, доказать, что хюсбю были пунктами сбора продуктовой дани, которая складировалась и использовалась для содержания короля и его окружения в период их наездов. Но как отмечает Анн Линдквист, какая-то система сбора дани или налогов в пользу королей сложилась в Швеции не ранее XIII в. (Sic! – Л.Г.) Более ранние системы поборов носили региональный или местный характер, т.е. находились в руках общин или объединений общин. Так было, например, в области Мэларен, где известны коллективные поборы для содержания местного флота. Поэтому, согласно наблюдениям А.Линдквист, все высказанные гипотезы, пытавшиеся конкретизировать функции хюсбю в качестве растущих центров королевской власти как центральной власти не обеспечены источниками. Другие попытки привязать их к известным военно-административным единицам (hund, hundare, skeppslag), показали, что некоторая часть хюсбю позволяет обнаружить такую связь, другая часть – выпадает из неё. Например, в некоторых частях Упланд в рамках системы сотен – hundare на одну сотню приходилось по две хюсбю, а в других – не было ни одной. В одних регионах области Мэларен существовало подразделение на сотни – hundare, но не было хюсбю, а в регионе Нэрке/Närke было обнаружено четыре хюсбю, но этот регион, как известно, не входил в систему сотен (Lindkvist A. Husby i Glanshammar. Ett belysande exempel // Mittens rike. Arkeologiska berättelser från Närke. Riksantikvarieämbetet Arkeologiska undersökningar. Skrifter № 50. Red. Leif Karlenby. Riksantikvarieämbetet, 2003. S. 323-350).
Представленный краткий историографический обзор проблематики, связанной со шведскими хюсбю, показывает, что её изученность в шведской медиевистике пока не позволяет делать каких-либо категорических выводов о том, какую роль данная система поселений играла в истории шведского политогенеза. На фоне данного обзора выводы упомянутой работы Мельниковой и Петрухина выглядят не только безнадёжно устаревшими, но и обнаруживающими прямую генетическую связь с историографической традицией мифологизации шведской истории или с историографией ненаучного характера. Современные исследования не подтверждают масштабные выводы этих авторов как о том, что хюсбю были предназначены для сбора дани с местного населения, так и их ранний генезис, поэтому и попытки Мельниковой и Петрухина вытянуть какие-либо сопоставления с торгово-ремесленными поселениями на Руси не имеют под собой научной основы.
Поскольку вопрос о природе хюсбю находится, по-прежнему, в процессе исследования, позволю высказать собственное предположение о генезисе этого явления. В Саге об Инглингах рассказывается, что Фрей, приняв правление после Ньёрда, построил в Упсале большой храм и сделал его главным местом своего пребывания. В дар храму Фрей принёс все свои богатства и земли, и от этого дарения возникло Упсальское угодье/Uppsala öd Мельникова переводит его как «Упсальский удел», что, по-моему, не совсем корректно, поскольку вызывает слишком прямые исторические параллели с терминологией средневековой русской истории, а слишком прямые исторические параллели редко бывают корректны.
Собственно, слово öd в современном шведском переводится как rikedom/богатство от исл. и др.- норв. auðr и др.- восточносканд. øþ, поэтому представляется, что более правильно передавать его словом угодье. Система хюсбю отождествляется с понятием Upsala öd (Упсальским угодьем), которое прирастало за счёт возникновения новых хюсбю. Представляется, что за метафорическими образами Саги об Инглингах стоит рассказ о системе дарообмена (реципрокности К.Поланьи), типичной для обществ на архаичной стадии социо- и политогенеза. Поэтому королевские подворья хюсбю были дополнительным свидетельством архаичности социально-политической системы у свеев IX-XII вв.
Получается так, что норманисты всю картину рассматриваемого вопроса перевернули с ног на голову. На самом деле, это скандинавские страны развивались под влиянием культурных импульсов с европейского континента, что касалось и возникновения торговых протогородских центров – будущих скандинавских городов. Их основателями были пришельцы из других стран, имевшие старинный опыт городской жизни и городской культуры. Для поддержания своей перевернутой картины норманисты, с одной стороны, искусственно удревняют историю города в Скандинавии, а с другой – стараются отмести с глаз долой все новые факты, которые могут содержать свидетельства о древних традициях истории славян. Так, обходят стороной пример с Уппокрой – предшественницей Лунда, поскольку там угадывается южнобалтийский след.
Или вот какой комментарий дала руководительница Старорусской археологической экспедиции Елена Торопова относительно потрясающего открытия, сделанного археологами этой экспедиции летом 2012 г. При вскрытии нижних напластований на Пятницком раскопе неожиданно обнаружили «второе дно» или еще один, более древний слой, в котором были обнаружены остатки открытого очага, фрагменты керамики, кремниевые орудия. Артефакты, предположительно, относились к эпохе раннего металла (I тысячелетие до н.э. – начало I тысячелетия н.э.). Комментарий Тороповой был таков: «Нельзя утверждать, что люди, чьи следы пребывания мы обнаружили, или их потомки основали город. Это всего лишь свидетельство посещения людьми этих территорий в более ранние эпохи». Мысль Тороповой выражена предельно ясно: напрасно кто-то полагает, что эту уникальную находку будут соотносить с русской историей, пусть даже мы не знаем, кто это был, но мы точно знаем, что к древнерусской истории это не относится. Комментарий был дан представителям СМИ на месте событий, т.е. еще до начала изучения находки.
Вот так обстоит дело с норманизмом и утверждениями о том, что цепочка крупных форпостов вдоль пути из варяг в греки – якобы одно из вернейших свидетельств пришествия скандинавов на Руси. Представленный в статье материал раскрывает, почему на подобные заявления я отвечаю так, как в кратком ответе на 18 заповедей норманизма: А при чем здесь скандинавы? Они и у себя долго не умели «крупных форпостов» ставить, а не то что в других странах.
Лидия Грот,
кандидат исторических наук
Перейти к авторской колонке
Продолжение
На фоне приведенных материалов заявления норманистов о том, что появление в IX в. в Приладожье и Поволховье торгово-ремесленных поселений и укрепленных фортов следует связывать с выходцами из Средней Швеции, выглядят беспочвенными фантазиями. Но под эти фантазии длительное время подводились теоретические «обоснования», общий смысл которых сводился к тому, чтобы максимально удревнить процессы урбанизации в скандинавских странах и одновременно создать картину более позднего появления аналогичных процессов на Руси так, чтобы создавалось впечатление, что на Руси эти процессы проходили «под влиянием…».
Подтверждение этому находим в работах Е.А.Мельниковой (написанных совместно с В.Я.Петрухиным), в частности, в статье, посвящённой анализу скандинавских поселений типа хюсабю/husaby. Эти поселения оцениваются авторами как свидетельства укрепления королевской власти в Швеции, что должно рассматриваться, по их мнению, как важный шаг в сложении шведской государственности и как фактор, способствовавший быстрому росту протогородских поселений. От этого перебрасывается мостик к русской истории и утверждается, что в эпоху становления государства на Руси великокняжеская власть стремилась упрочиться в племенных центрах и при системе погостов – пунктов для сбора дани, полюдья, в этом отношении сопоставимых с хюсабю. Чтобы не оставить и малейшего шанса для сомнений, о чем идет речь, авторами напоминается, что в ПВЛ появление сети городов и погостов связывается с обложением подвластных территорий данью при Олеге (882 г.) – а он как раз скандинав, по символу веры норманистов! И тут же дается разъяснение, откуда у скандинавов этот опыт в учреждении предгородских центров: «В Дании уже до 800 г. существуют Хедебю и Рибе, в эпоху викингов возникают Орхус, Оденсе, Виборг, Роскильде; в Швеции до VIII в. функционируют Экеторп и Хельгё, с VIII в. – Бирка, позднее вырастают Лунд, Сёдертэлье, в Норвегии – Скирингссаль» (Мельникова Е.А., Петрухин В.Я. Формирование сети раннегородских центров в становлении государства // Древняя Русь и Скандинавия. Избранные труды. М., 2011. С. 90).
Как видите, логическая цепочка в статье выстраивается с самым простодушным видом: предгородские центры в Дании, Швеции и Норвегии – еще до 800 г., а на Руси – в 882 г., т.е. всем должно быть ясно-понятно, что у скандинавов опыт создания государственности и городов был на несколько десятков лет старше, чем это отмечено на Руси (норманистами, кстати, и отмечено!). Не знаю, чего в этих рассуждениях больше – аналитической ущербности или склонности сознательно наводить тень на плетень, просто-напросто фальсифицировать данные.
Я не случайно привела достаточно подробно результаты исследований скандинавских и ирландских археологов и историков за последние десятилетия по проблемам развития города в скандинавских странах. И эти результаты совершенно четко свидетельствуют о том, что ни один из названных Мельниковой и Петрухиным скандинавских населенных пунктов не являлся каким-либо протогородским или тем более предгородским центром в VIII-IX вв. Некоторые из них были торжками или пунктами перевалки грузов (Рибе, Хедебю, Бирка, Скирингссаль), временно основанными представителями иностранных торговых интересов, и ими же закрываемыми, когда надобность в них отпадала – в этом причина недолгого времени их существования. Про Бирку и Хедебю уже было рассказано выше. Датский Рибе возник чуть раньше их, но совершенно очевидно, – как звено в цепи тех торговых центров, которые стали появляться где-то в VII в. на Атлантике (Квентовик, Дорестад). То же можно сказать и о норвежском торжке VIII-IX вв. Скирингссале на юге современной Норвегии. Он располагался как раз на пути носителей традиции гардов/градов из Южной Балтии на Британские острова.
— Даны городов не строили, — заметил наблюдательный ирландский историк Бирн. Нет, не строили. Кроме Хедебю другим наглядным примером является Лунд. Мельникова и Петрухин торжественно возвещают: «Вырастает Лунд». Да, вырастает в двух шагах от старинного города с южнобалтийским присутствием. Перенос города явно был связан с распространением христианства. Тогда старинный культовый центр с языческим храмом перестал соответствовать веяниям времени. Поэтому храм сожгли, а в нескольких километрах возвели христианскую церковь – с нее и начал «расти» Лунд.
Еще одним примером натяжек и слабой компетенции может послужить попытка Мельниковой и Петрухина выдать за предгородские центры у свеев тип поселений, называемый хюсби. В упомянутой статье они писали следующее: «С VII в. в Скандинавии наряду с тунами – племенными центрами возникает новый тип поселения, носивший название hus(a)by. В настоящее время известно около 70 раннесредневековых хюсабю в Швеции (преимущественно в Свеяланде), 46 – в Норвегии, 9 – в Дании. Они рассматриваются как королевские усадьбы, управлявшиеся слугами конунга (bryti) и предназначенные для сбора дани (Sic! – Л.Г.) с местного населения, в первую очередь в продуктовой форме, отчего именно хюсабю были местом остановки конунгов и их дружины во время постоянных переездов по подвластной территории. Сведения о королевских усадьбах, относимые уже к VII в., нередки в сагах. Формирование системы хюсабю в Свеяланде «Сага об Инглингах» прямо связывает со становлением Упсальского удела (Uppsala öd) – королевского домена. В силу сложившегося типа расселения королевские усадьбы являлись поселениями хуторского типа… Наибольшая концентрация топонимов хюсабю отмечается на территории Упсальского удела. Нередко они расположены поблизости от границ сотен (херадов), т.е. возникали на ранее неосвоенных землях… Формирование сети хюсабю как опорных пунктов королевской власти свидетельствует об усилении последней и её стремлении закрепить за собой глубинные районы подчинённой территории, о её противодействии племенным формам общественной организации, что означает важный шаг в сложении государственности» (Там же. С. 88-89).
Взгляды Мельниковой и Петрухина относительно хюсабю в шведской истории отражают взгляды шведских учёных старшего поколения, находившихся под сильным влиянием готицизма и рудбекианизма и пытавшихся удревнять шведскую историю в соответствии с историческими мифами. Совпадение во взглядах касается, прежде всего, времени возникновения хюсбю. Такие шведские историки и археологи 20-40-х гг. прошлого века как О. Альмгрен (1920), Б.Нерман (1932), С.Линдквист и др. относили появление хюсбю к VII в., также как это делают Мельникова и Петрухин. И так же, как и данные российские авторы, шведские учёные старшего поколения опирались исключительно на Сагу об Инглингах и на рассказы о том, что легендарный конунг Брет-Анунд, жизнь которого шведский археолог Нерман относил как раз к VII в. (умер, согласно Нерману, в 640 г.) строил королевские подворья. Литература, на которую Мельникова и Петрухин ссылаются, далеко не первой молодости, от начала прошлого века и до начала 60-х годов прошлого века.
Но вопрос о хюсбю продолжал обсуждаться в шведской медиевистике и на протяжении последних десятилетий. Поэтому в новой публикации их статьи, помещенной в сборник издания 2011 г., Мельникова и Петрухин, должны были осветить и последние достижения научной мысли относительно хюсбю. Поскольку проблема хюсбю приплетается норманистами к концепции скандинавского участия в организации торгово-ремесленных поселений на Руси, то считаю необходимым представить читателям данные о том, как в наши дни проблема хюсбю оценивается скандинавскими исследователями.
Во-первых, время возникновения хюсбю никто больше не относит к таким отдалённым временам как VII век. Уже археолог Кейт Вийкандер (Keith Wijkander), исследовавший южную часть области Мэларен, выдвинул в 1983 г. предложение относить появление хюсбю в Швеции к XII в. Он обнаружил, что не прослеживается достаточная привязка между большинством хюсбю и захоронений в исследуемой области. Это привело его к выводу о том, что хюсбю устраивались на основе более старинных поселений и, следовательно, датировка их появления – более сложный вопрос. Вийкандер пришёл к убеждению, что хюсбю в Швеции не явились результатом какого-то длительного внутреннего исторического процесса, а возникли где-то в XII в. и просуществовали довольно короткий период (Wijkander K. Kungshögar och sockenbildning. Studier i Södermanlands administrativa indelning under vikingatid och tidig medeltid. Sthlm., 1983).
Археологи Матс Г.Ларссон и Б.Амбросиани, исследуя типы административного деления, высказали сходные друг с другом предположения о том, что появление хюсбю можно отнести к X в. (Ambrosiani B. Södermanland mellan forntid och medeltid // Fornvännen årg 80. 1985. S. 35; Larsson M.G. Hamnor, hysabyar och ledung. University of Lund. Institute of Archaeology. Report Series № 29. Lund, 1987. S. 48 ff.). Однако через несколько лет М.Г.Ларссон, исследуя рунические камни, обнаруженные на территориях хюсбю, пришёл к выводу о том, что хюсбю могли возникнуть в период, следующий за возведением рунных камней, т.е. не ранее, чем в XI – начале XII вв. (Larsson M.G. Hamnor, hysabyar och ledung. University of Lund. Institute of Archaeology. Report Series № 29. Lund, 1997. S. 183).
Современная шведская исследовательница Анн Линдквист, обобщая результаты изучения хюсбю, должна была признать, что более чем столетняя история изучения этого вопроса с использованием филологических, исторических и археологических данных пока не дала ответы на два основных вопроса: о времени возникновения хюсбю и об их назначении. Только в форме гипотез, напоминает она, высказывались предположения о том, что хюсбю были местами сбора дани и выполнения судебных функций. Однако материала, прежде всего, археологического, было недостаточно. Некоторые учёные пытались исходить из филологических соображений, истолковывая первую часть слова husa- в значении административного центра, как, например, Л.Хельберг (Hellberg L. Forn-Kalmar. Ortnamnen och stadens förhistoria // Hammarström I. (red.). Kalmar stads historia 1. Kalmarområdes forntid och stadens äldsta utveckling. Tiden intill 1300-talets mitt. Kalmar, 1979).
Были попытки связать слово husa- с понятием visthus, т.е. продуктовый склад и, таким образом, доказать, что хюсбю были пунктами сбора продуктовой дани, которая складировалась и использовалась для содержания короля и его окружения в период их наездов. Но как отмечает Анн Линдквист, какая-то система сбора дани или налогов в пользу королей сложилась в Швеции не ранее XIII в. (Sic! – Л.Г.) Более ранние системы поборов носили региональный или местный характер, т.е. находились в руках общин или объединений общин. Так было, например, в области Мэларен, где известны коллективные поборы для содержания местного флота. Поэтому, согласно наблюдениям А.Линдквист, все высказанные гипотезы, пытавшиеся конкретизировать функции хюсбю в качестве растущих центров королевской власти как центральной власти не обеспечены источниками. Другие попытки привязать их к известным военно-административным единицам (hund, hundare, skeppslag), показали, что некоторая часть хюсбю позволяет обнаружить такую связь, другая часть – выпадает из неё. Например, в некоторых частях Упланд в рамках системы сотен – hundare на одну сотню приходилось по две хюсбю, а в других – не было ни одной. В одних регионах области Мэларен существовало подразделение на сотни – hundare, но не было хюсбю, а в регионе Нэрке/Närke было обнаружено четыре хюсбю, но этот регион, как известно, не входил в систему сотен (Lindkvist A. Husby i Glanshammar. Ett belysande exempel // Mittens rike. Arkeologiska berättelser från Närke. Riksantikvarieämbetet Arkeologiska undersökningar. Skrifter № 50. Red. Leif Karlenby. Riksantikvarieämbetet, 2003. S. 323-350).
Представленный краткий историографический обзор проблематики, связанной со шведскими хюсбю, показывает, что её изученность в шведской медиевистике пока не позволяет делать каких-либо категорических выводов о том, какую роль данная система поселений играла в истории шведского политогенеза. На фоне данного обзора выводы упомянутой работы Мельниковой и Петрухина выглядят не только безнадёжно устаревшими, но и обнаруживающими прямую генетическую связь с историографической традицией мифологизации шведской истории или с историографией ненаучного характера. Современные исследования не подтверждают масштабные выводы этих авторов как о том, что хюсбю были предназначены для сбора дани с местного населения, так и их ранний генезис, поэтому и попытки Мельниковой и Петрухина вытянуть какие-либо сопоставления с торгово-ремесленными поселениями на Руси не имеют под собой научной основы.
Поскольку вопрос о природе хюсбю находится, по-прежнему, в процессе исследования, позволю высказать собственное предположение о генезисе этого явления. В Саге об Инглингах рассказывается, что Фрей, приняв правление после Ньёрда, построил в Упсале большой храм и сделал его главным местом своего пребывания. В дар храму Фрей принёс все свои богатства и земли, и от этого дарения возникло Упсальское угодье/Uppsala öd Мельникова переводит его как «Упсальский удел», что, по-моему, не совсем корректно, поскольку вызывает слишком прямые исторические параллели с терминологией средневековой русской истории, а слишком прямые исторические параллели редко бывают корректны.
Собственно, слово öd в современном шведском переводится как rikedom/богатство от исл. и др.- норв. auðr и др.- восточносканд. øþ, поэтому представляется, что более правильно передавать его словом угодье. Система хюсбю отождествляется с понятием Upsala öd (Упсальским угодьем), которое прирастало за счёт возникновения новых хюсбю. Представляется, что за метафорическими образами Саги об Инглингах стоит рассказ о системе дарообмена (реципрокности К.Поланьи), типичной для обществ на архаичной стадии социо- и политогенеза. Поэтому королевские подворья хюсбю были дополнительным свидетельством архаичности социально-политической системы у свеев IX-XII вв.
Получается так, что норманисты всю картину рассматриваемого вопроса перевернули с ног на голову. На самом деле, это скандинавские страны развивались под влиянием культурных импульсов с европейского континента, что касалось и возникновения торговых протогородских центров – будущих скандинавских городов. Их основателями были пришельцы из других стран, имевшие старинный опыт городской жизни и городской культуры. Для поддержания своей перевернутой картины норманисты, с одной стороны, искусственно удревняют историю города в Скандинавии, а с другой – стараются отмести с глаз долой все новые факты, которые могут содержать свидетельства о древних традициях истории славян. Так, обходят стороной пример с Уппокрой – предшественницей Лунда, поскольку там угадывается южнобалтийский след.
Или вот какой комментарий дала руководительница Старорусской археологической экспедиции Елена Торопова относительно потрясающего открытия, сделанного археологами этой экспедиции летом 2012 г. При вскрытии нижних напластований на Пятницком раскопе неожиданно обнаружили «второе дно» или еще один, более древний слой, в котором были обнаружены остатки открытого очага, фрагменты керамики, кремниевые орудия. Артефакты, предположительно, относились к эпохе раннего металла (I тысячелетие до н.э. – начало I тысячелетия н.э.). Комментарий Тороповой был таков: «Нельзя утверждать, что люди, чьи следы пребывания мы обнаружили, или их потомки основали город. Это всего лишь свидетельство посещения людьми этих территорий в более ранние эпохи». Мысль Тороповой выражена предельно ясно: напрасно кто-то полагает, что эту уникальную находку будут соотносить с русской историей, пусть даже мы не знаем, кто это был, но мы точно знаем, что к древнерусской истории это не относится. Комментарий был дан представителям СМИ на месте событий, т.е. еще до начала изучения находки.
Вот так обстоит дело с норманизмом и утверждениями о том, что цепочка крупных форпостов вдоль пути из варяг в греки – якобы одно из вернейших свидетельств пришествия скандинавов на Руси. Представленный в статье материал раскрывает, почему на подобные заявления я отвечаю так, как в кратком ответе на 18 заповедей норманизма: А при чем здесь скандинавы? Они и у себя долго не умели «крупных форпостов» ставить, а не то что в других странах.
Лидия Грот,
кандидат исторических наук
Перейти к авторской колонке
